Неточные совпадения
Не было возможности дойти до
вершины холма, где
стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря
на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Зеленый только было запел: «Не бил барабан…», пока мы взбирались
на холм, но не успел кончить первой строфы, как мы вдруг остановились, лишь только въехали
на вершину, и очутились перед широким крыльцом большого одноэтажного дома, перед которым уже
стоял кабриолет Ферстфельда.
И собаке завидовал: она уж раза три вбежала
на вершину и возвращалась к нам, а теперь,
стоя на самой крутой точке выпуклости, лаяла
на нас, досадуя
на нашу медленность.
Любо глянуть с середины Днепра
на высокие горы,
на широкие луга,
на зеленые леса! Горы те — не горы: подошвы у них нет, внизу их, как и вверху, острая
вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса, что
стоят на холмах, не леса: то волосы, поросшие
на косматой голове лесного деда. Под нею в воде моется борода, и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в верхней половине и в нижней половине прогуливается месяц.
Тут показалось новое диво: облака слетели с самой высокой горы, и
на вершине ее показался во всей рыцарской сбруе человек
на коне, с закрытыми очами, и так виден, как бы
стоял вблизи.
Вправо темною тяжелою массой выдается в море мыс Жонкьер, похожий
на крымский Аю-Даг;
на вершине его ярко светится маяк, а внизу, в воде, между нами и берегом
стоят три остроконечных рифа — «Три брата».
Схематически изобразить то, что, например, творилось в иерархии Кукарских заводов, можно так: представьте себе совершенно коническую гору,
на вершине которой
стоит сам заводовладелец Лаптев; снизу со всех сторон бегут, лезут и ползут сотни людей, толкая и обгоняя друг друга.
Или вот опять ветер гудёт;
стоишь в лесу, наверху гул и треск, дождик льет, буря
вершины ломит, а внизу тихо, ни один сучок не шелохнется, ни одна капля дождя
на тебя не падет… ну, и почудишься тут божьему строению!
Но, разумеется,
стояла бы до тех пор, пока, с размножением новоявленных башкирских припущенников, опыт не указал бы, что наступил час открыть
на твоей
вершине харчевню с арфистками.
Не торопясь да Богу помолясь, никем не видимые, через поля и овраги, через долы и луга, пробираются они
на пустошь Уховщину и долго не верят глазам своим.
Стоит перед ними лесище стена стеной,
стоит, да только
вершинами в вышине гудёт. Деревья все одно к одному, красные — сосняк; которые в два, а которые и в три обхвата; стволы у них прямые, обнаженные, а
вершины могучие, пушистые: долго, значит, еще этому лесу
стоять можно!
— Вчера у окна подсматривал, — рассказывала
Вершина. — Забрался в сад, когда мы ужинали. Кадка под окном
стояла, мы подставили под дождь, — целая натекла. Покрыта была доской, воды не видно, он влез
на кадку да и смотрит в окно. А у нас лампа горит, — он нас видит, а мы его не видим. Вдруг слышим шум. Испугались сначала, выбегаем. А это он провалился в воду. Однако вылез до нас, убежал весь мокрый, — по дорожке так мокрый след. Да мы и по спине узнали.
Вершина криво улыбалась и усаживала Передонова к столу.
На круглом преддиванном столе тесно
стояли стаканы и чашки с чаем, ром, варенье из куманики, серебряная сквозная, крытая вязаною салфеточкою корзинка с сладкими булками и домашними миндальными пряничками.
Передонов вышел от
Вершиной и задумал закурить. Он внезапно увидел городового, — тот
стоял себе
на углу и лущил подсолнечниковые семечки. Передонов почувствовал тоску «Опять соглядатай, — подумал он, — так и смотрят, к чему бы придраться».
Но Матвей уже не мог слушать, его вместилище впечатлений было не ёмко и быстро переполнялось.
На солнечном припёке лениво и молча двигались задом наперёд синие канатчики, дрожали серые шнуры, жалобно скрипело колесо и качался, вращая его, квадратный мужик Иван. Сонно вздрагивали обожжённые солнцем метёлки лошадиного щавеля, над холмами струилось марево, а
на одной плешивой
вершине стоял, точно в воздухе, пастух.
Я
стоял на палубе, смотря
на верхушки мачт и
вершины лесных великанов-деревьев, бывших выше мачт, над которыми еще выше шли безучастные, красивые облака.
Во время весенних разливов рыба заходит в самые
вершины рек, речек и ручьев; заходит в такие места, что трудно поверить,
стоя на таком месте летом, чтобы тут ловили крупную рыбу крыленами или вятелями, ставя их сначала по течению, а потом против течения воды.
Утро, еще не совсем проснулось море, в небе не отцвели розовые краски восхода, но уже прошли остров Горгону — поросший лесом, суровый одинокий камень, с круглой серой башней
на вершине и толпою белых домиков у заснувшей воды. Несколько маленьких лодок стремительно проскользнули мимо бортов парохода, — это люди с острова идут за сардинами. В памяти остается мерный плеск длинных весел и тонкие фигуры рыбаков, — они гребут
стоя и качаются, точно кланяясь солнцу.
— Я, впрочем, десять лет тому назад предвидел это. Я уже тогда всем и каждому говорил: messieurs! мы
стоим у подошвы волкана! Остерегитесь, ибо еще шаг — и мы будем
на вершине оного!
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко
стояло на чистом небе; но поля еще блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички.
На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.
Шагах в пяти от него
стояла высокая телега, припряженная к сытенькой пегой клячонке; поодаль, вправо, сквозь обнаженные сучья дерев виднелся полунагой мальчишка, карабкавшийся
на вершину старой осины, увенчанную галочьими гнездами.
К
вершинам их прицеплена
Нагими красными корнями,
Кой-где кудрявая сосна
Стоит печальна и одна,
И часто мрачными мечтами
Тревожит сердце: так порой
Властитель, полубог земной,
На пышном троне, окруженный
Льстецов толпою униженной,
Грустит о том, что одному
На свете равных нет ему!
На правой стороне из других зданий выделялся своей белой каменной массой «генеральский дом», а
на левой —
вершину холмистого берега заняли только что отстроенные палаты новых богачей, во главе которых
стоял золотопромышленник старик Тарас Ермилыч Злобин.
Узнать ты должен, наконец,
Кто ты! — доселе содержал я
Тебя почти совсем как бы родного.
Но с этих пор переменилось всё!
Я повторю тебе, как ты попал сюда:
С слугой однажды шел я из Бургоса
(Тогда еще я только что женился),
Уж смерклось, и сырой туман покрыл
Вершины гор. — Иду через кладбище,
Среди которого
стояла церковь
Забытая, с худыми окнами.
Мы слышим детский плач — и
на крыльце
Находим бедного ребенка — то был ты;
Я взял тебя, принес домой — и воспитал.
Ялта была едва видна сквозь утренний туман,
на вершинах гор неподвижно
стояли белые облака.
Но жена не слышит, подавленная сном. Не дождавшись её ответа, Тихон Павлович встал, оделся и, сопровождаемый её храпом, вышел из комнаты
на крыльцо,
постоял на нём с минуту и отправился в сад. Уже светало. Восток бледнел, алая полоса зари лежала
на краю сизой тучи, неподвижно застывшей
на горизонте. Клёны и липы тихонько качали
вершинами; роса падала невидимыми глазом каплями; где-то далеко трещал коростель, а за прудом в роще грустно посвистывал скворец. Свежо… И скворцу, должно быть, холодно…
Товарищи уехали вперед, покрикивания передового ямщика смолкли, кругом нас тихо
стоял лесок, весь желтый, приготовившийся к зиме, а из-за его
вершин выглядывали верхушки скал,
на которых угасали последние лучи дня.
Была глубокая осень, когда Attalea выпрямила свою
вершину в пробитое отверстие. Моросил мелкий дождик пополам со снегом; ветер низко гнал серые клочковатые тучи. Ей казалось, что они охватывают ее. Деревья уже оголились и представлялись какими-то безобразными мертвецами. Только
на соснах да
на елях
стояли темно-зеленые хвои. Угрюмо смотрели деревья
на пальму. «Замерзнешь! — как будто говорили они ей. — Ты не знаешь, что такое мороз. Ты не умеешь терпеть. Зачем ты вышла из своей теплицы?»
А тот ковчег до сих дней
стоит на ледяной
вершине, и нет к нему ни ходу, ни езду.
Неподвижен, безмолвен
стоит он, устремив взоры
на померкающее небо, что сквозит меж высоких древесных
вершин.
Дня через два мы подошли к перевалу. Речка, служившая нам путеводной нитью, сделалась совсем маленькой. Она завернула направо к северу, потом к северо-западу и стала подниматься. Подъем был все время равномерно пологий и только под самым гребнем сделался крутым.
На перевале
стояла небольшая кумирня, сложенная из тонких еловых бревен и украшенная красными тряпками с китайскими иероглифическими знаками.
На вершине хребта лес был гораздо гуще. Красивый вид имеют густые ели, украшенные белоснежными капюшонами.
Был прохладный осенний день. Вверху между остроконечными хвойными
вершинами виднелось безоблачное голубое небо. Солнце посылало ослепительные лучи свои и как будто хотело воскресить растительность
на земле. В лесу
стояла такая глубокая тишина, что всякий шум, производимый человеком, казался святотатством. Я окликнул стрелков, но эхо тотчас вернуло мой возглас обратно.
В это время из залы донеслись звуки рояля, двери бесшумно распахнулись, и мы ахнули… Посреди залы, вся сияя бесчисленными огнями свечей и дорогими, блестящими украшениями,
стояла большая, доходящая до потолка елка. Золоченые цветы и звезды
на самой
вершине ее горели и переливались не хуже свечей.
На темном бархатном фоне зелени красиво выделялись повешенные бонбоньерки, мандарины, яблоки и цветы, сработанные старшими. Под елкой лежали груды ваты, изображающей снежный сугроб.
Я вышел
на балкон. Недавно был дождь, во влажном саду
стояла тишина, и крепко пахло душистым тополем; меж
вершин елей светился заходящий месяц, над ним тянулись темные тучи с серебристыми краями; наверху сквозь белесоватые облака мигали редкие звезды.
Солнца еще не было видно за горами, но небо сияло розовато-золотистым светом, и угасавший месяц белым облачком
стоял над острой
вершиной Кара-Агача. Дикие горы были вокруг, туманы тяжелыми темно-лиловыми облаками лежали
на далеких отрогах. В ущелье была тишина.
Мы шли, шли… Никто из встречных не знал, где деревня Палинпу.
На нашей карте ее тоже не было. Ломалась фура, мы останавливались,
стояли, потом двигались дальше. Останавливались над провалившимся мостом, искали в темноте проезда по льду и двигались опять. Все больше охватывала усталость, кружилась голова. Светлела в темноте ровно-серая дорога, слева непрерывно тянулась высокая городская стена, за нею мелькали
вершины деревьев, гребни изогнутых крыш, — тихие, таинственно чуждые в своей, особой от нас жизни.
На берегу, или около той части берега, которая выходила напротив дачи графини Лаваль,
стояли летние деревянные горы, с которых беспрестанно слетали колясочки или кресельцы
на колесцах, и
на них сидели большею частью пары, причем дама помещалась у кавалера
на коленях и притом всегда жантильничала, выражая жантильность эту криками и визгами, между тем как кавалеры, обнаруживая чрезвычайную храбрость при слетании колесных саночек с
вершины горы, заливались истерическим хохотом и сыпали бесчисленное множество немецких вицов, в остроумности которых вполне убеждены были их творцы, молодые булочники, сапожники, портные, слесаря и прочие.
— Теперь уж казак лезет
на сопку с лошадью в поводу и, достигнув
вершины, высовывает только одну голову и смотрит, а прежде, бывало, вытянется во весь рост и
стоит как столб… Понятно, что японцы, увидя пост, могут сообразить, особенно имея карты полверсты в дюйме, где находится бивак и начать его обстреливать почти с математической точностью… Их часовые обыкновенно лежат, их и не видно… Приноровились ложиться теперь и наши, отбросив русскую откровенность…
Узкая и неглубокая, но светлая, как кристалл, бегущая по песчаному руслу, речка блестящей лентой окружала сад, раскинутый
на горе,
на вершине которой
стоял господский дом со службами, доминируя над окрестностью.
Сам дом
стоял в глубине двора-сада, отделенного от улицы железной решеткой в каменных столбах,
на вершине которых находились шары с воткнутыми в них острием вверх копьями; в середине были такие же железные ворота,
на столбах которых были традиционные львы.
Маленький отряд
стоит заставой
на вершине сопки, полусонный офицер потягивается, лёжа
на плаще, и дремлет.
Правда, есть
на берегу Двины аллея древних пирамидальных тополей перед высоким зданием начальника края, но эти пирамидальные тополя
стоят уныло, как тюремные стражи, поднимающие к небу пики своих остроконечных
вершин.
На дворе
стоял высокий столб,
на вершине его красовались бархатная малиновая шапка и свитка с шелковым кушаком.
На этой-то
вершине стоял необыкновенной величины деревянный крест, почерневший от времени и непогод; он господствовал над всею долиной, а из нее, казалось, захватил полнеба.
Борька сел над обрывом
на сухую и блестящую траву под молодыми березками. Сзади огромный дуб шумел под ветром черною
вершиною. Кругом шевелились и изгибались высокие кусты донника, от его цветов носился над обрывом тихий полевой аромат. Борька узнал место: год назад он тут долго сидел ночью накануне отъезда, и тот же тогда
стоял кругом невинный и чистый запах донника.
— Да
на чужой стороне живучѝ… — выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали
вершину противуположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой
стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.